В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины. ...
И вот на этой-то земле, в этом-то доме, в мастерской, что "всей грудью к морю, прямо на восток обращена, как церковь", на ложе, над изголовьем которого "огромный лик царицы Таиах", - мое местопребывание. Такого поэтического угла и придумать трудно. И тут же "полки книг возносятся стеной" и культура - часть природы. На хорах надо мной живет Максимилиан, и к нему от меня ведет лесенка. Так что по утрам я от него первого слышу приветствие, а я его первый приветствую. Так благостно начинается день. Первый взор на море, первый звук - таинственный. А затем длинный, золотой, нескончаемый солнечный день. И засыпаешь под немолчный говор волн, как Одиссей, который, может быть, блуждал в этих краях. ...
15 августа. По поводу его [стихотворения] "Дметриус-император" я спросил его: а как он думает об историческом Дмитрии Самозванце, кем он был?
"Я думаю, подлинным сыном Иоанна, стоит посмотреть на его портрет: такое сходство. И был он ставленником Романовых. Вообще, все самозванцы со Смутного времени - это путь к власти бояр Романовых. Вспомним, что Филарета назначил патриархом Тушинский Вор. И этот Филарет был последним замечательным Романовым. Романовы изжили свою гениальность до вступления на престол". - "Ну, а Петр?" - "Петр не был сыном Алексея Михайловича и не мог им быть, ибо Алексей был бесплоден. Ключевский полагал и высказывал это в близких кругах (хотя нигде в печати), что Петр был сыном Никона. В моей поэме на вопрос Петра: "Твой сын я, али нет?" - Стрешнев, вздернутый на дыбу, отвечает: "А черт тя знает, чей ты... много нас у матушки-царицы переспало"..."
16 августа. Максимилиан при мне говорил: "Как можно смотреть на прозрачно текущую поверхность воды и видеть то дно сквозь воду, то ее саму, так можно в текущих явлениях усмотреть то их причинную связанность, то ток обратный - целевую. Одно другого не отрицает. Но момент постижения в ряду причинном - целевой поток - я и называю чудом". Слушая это, вспоминал я, что у Вяч. Иванова во "Сне Мелампа" аналогичные мысли. Проверяю и нахожу:
Отрок, гляделся ли ты в прозрачную влагу, любуясь
Образом зыбким, который тебя повторяет, как эхо
Звук отзвучавший из чутких пещер воскрешает? Так нимфа
Струйная - меди ль блистательной власть, что пленяет дыханье
Близко дышащих уст на легко-затуманенной глади,
Тень выпивает твою и к тебе, превратив, высылает
Дивно подобную светлым чертам - и превратную...
И посвящен "Сон Мелампа" М. Волошину. Спрашиваю у него, почему ему посвящено, - и в ответ: "Мы жили тогда вместе на Башне, он начал и бросил эту поэму, я побудил ее кончить, и он посвятил ее мне" На такой же переклик мыслей Максимилиана и Вячеслава я обратил внимание, когда Максимилиан читал про Каина из "Путями Каина". Я сравнил это место с соответствующим из "Cor ardens" ("Вас Каин основал, общественные стены, где "не убий" блюдет убийца-судия"; "Кто встал на Каина-убийцу, должен пасть"). Максимилиан мне при этом сказал: "Это так характерно, что без влияния или реминисценции у нас имеются эти перезвучия. Вообще нет человека мне более родственного и в то же время совершенно противоположного, чем Вячеслав".
Я и сам чувствовал эту внутреннюю тяжбу с Вячеславом. Видно, некогда Максимилиан с Вячеславом состязался и был им побежден, по крайней мере, признал себя побежденным. Если это так, то полагаю, что Максимилиан оказался слабее только потому, что борьба происходила не здесь. На этой земле, в Крыму, в Коктебеле, сильней Максимилиана нет. Вячеслав сильней вообще, но Максимилиан сильней в частности. И это правда, что он "усыновлен землею" ("Дом поэта"), как правда, что самые горы хранят его облик. И не в одном только месте, а когда я шел из Отуз в Коктебель, то в горах, в очертаниях скал, не раз видал изваянным его массивный лик. Максимилиан - душа этих мест - не метафора: он действительно свое лицо придал этим местам. И он язык этих немых громад. Он их и глаза (живопись), и уста (поэзия). Их великолепие и нищета, киммерийский свет и сумерки.
18 августа. Я спросил у Максимилиана, кого он считает первым из ныне живущих поэтов. "Вячеслава". - "Ну, а вторым?" - "Ходасевича. А вы?" спросил он меня. "Относительно Вячеслава я согласен. Ну, а про Ходасевича я никак не думал. Хлебников, думаю я, несравненно выше. Стоит только прочесть его поэму "Ночной обыск", чтоб убедиться, насколько глубже Хлебников и Блока".
Максимилиан просил прочесть ему эту поэму. Я прочел и делал разъяснения. Но Максимилиан не убедился: "Как всегда у Хлебникова, замечательны отдельные места, но в целом..." - "Недоделано", - досказал я. "Нет, просто не сделано. И все говорят одним языком. "Это море может" разве моряк так говорит? Это как в мистериях у Метерлинка, где не различишь, кто что говорит. Относительно Вам понравившегося своей двусмысленностью оборота "кровь... спешит до зареза" я считаю, что это не по-русски. Можно сказать: "нужно до зареза", но "спешить до зареза" нельзя. Вот то же и с Клюевым. Я считаю, что он не по-русски говорит, хотя слова им так тщательно подобраны из народного словаря, но сочетание этих слов не русское, так говорят иностранцы, хорошо изучившие язык". ...