Живописец и поэт Леонид Евгеньевич Фейнберг (брат композитора и пианиста Самуила Евгеньевича Фейнберга) познакомился с Волошиным в 1911 году. Он пишет: "Широкий, отвесный лоб был несколько выдвинут вперед, с упорным доброжелательным вниманием. Взгляд не очень больших, светлых, серо-карих глаз был поражающе острым - вместе с тем и бережно-проницательным. В его глазах было нечто от спокойно отдыхающего льва".
Совсем по-иному (можно сказать - по контрасту) увидел те же глаза Волошина явно не симпатизирующий ему Борис Садовской: "Из-под пенсне и нависших бровей на широком лице беззаботно щурятся маленькие странно-веселые глазки". Сравните "странно-веселые" с "бережно-проницательными".
Андрей Белый в мемуарах "Начало века" описывает званый ужин у Брюсова и увиденного им на этом ужине Волошина: ярко-рыжую бороду, рыжеватую шапку волос, пенсне "с синусоидой шнура, взлетевшего в воздух". Волошин щурился на Бальмонта "затонувшими в щечных расплывах глазами".
Всеволоду Рождественскому Волошин "казался похожим на ясноглазого, примиренного с жизнью старца, бродячего рапсода гомеровских времен". Здесь ясноглазый старец, этакий коктебельский Платон Каратаев или Лука из "На дне". Эти глаза резко отличаются от "странно-веселых глазок". Пишут разные люди с их разным подходом к Волошину. Об этом читатель забывать не должен.
Вдова поэта М. С. Волошина в неопубликованной рукописи своих заметок о нем сочувственно выделяет наблюдения близкого знакомого, искусствоведа Эриха Геллербаха, который увидел "глаза зеленоватые, внимательные, почти строгие глаза, глядевшие собеседнику прямо в зрачки, но без всякой въедливости и назойливости, спокойно и вдумчиво... Когда Волошин улыбался, глаза оставались совершенно серьезными и становились даже более внимательными и пристальными". Новое, несхожее с предыдущими описание глаз.
Цвет глаз, свет глаз, их отсветы и, главное, впечатление от них, складывающееся не отдельно, а в связи с обликом поэта.
В описании глаз и взгляда Волошина семью современниками можно найти противоречия. Я намеренно привел так много определений разных людей. Они показательны и говорят о том, что разные собеседники видели человека по-разному. Это вполне естественно и не должно озадачивать читателей. Но здесь имеет место и другое. Сам Волошин бывал разным. И это - от богатства натуры. От постоянно ищущей пытливой мысли. Наиболее наблюдательные из современников отмечают в поэте именно эту черту - богатство человеческой и художнической натуры, поисковый характер творчества, умение проникать в разные пласты истории разных народов.
Читатель этой книги получает обильный материал о жизни, личности, многообразном творчестве М. А. Волошина. К тому же в распоряжение читателя попадают три автобиографических очерка 1925 и 1930 годов. И все же не лишне будет остановиться на важнейших вехах его биографии.
Еще в ранние годы всем существом Волошина овладел зародившийся в нем и все возраставший интерес к поэзии, к искусству вообще, особенно к живописи. Творчество и суждения о творчестве, не мешая друг другу, шли рядом всю жизнь.
В Московском университете, на юридический факультет которого Волошин поступил в 1897 году, он увлечен задуманным им "Студенческим сборником", выпускавшимся в пользу нуждающихся студентов. Волошин неблагонадежен. Находится под негласным надзором полиции.
"Что-то скажем, наконец, мы - первое поколение двадцатого столетия?.." Он пишет:
Не жилица в нашем мире
Наша муза. Ведь она
В глубине самой Сибири
Жгучим горем рождена.
Эти песни прилетели
И родились средь степей
В буйном ропоте метели,
Под зловещий звон цепей...
В этих ранних стихах Максимилиана Волошина слышатся отголоски революционно-демократической поэзии, поэзии Некрасова и поэтов некрасовской школы. В дальнейшем они будут звучать все глуше и глуше. Но позднее, в стихах, написанных поэтом в революционные дни 17-го года и в годы гражданской войны, они заявят о себе с новой силой.
А пока бунтарские порывы юности сменяются страстью к путешествиям по европейским странам, по Средней Азии, где поэт почувствовал "древность, относительность европейской культуры". Максимилиан Волошин предстает перед нами убежденным скитальцем, познающим мир. С рюкзаком он прошел Италию, Швейцарию, Австрию, Францию, Германию, Испанию, Грецию. Он жадно познавал пространство и время, народы и их культуры. При свойственном Волошину артистизме он легко проникал в любую историческую среду, отделенную от него морями и столетиями, он чутко и внятно воспроизводил померкшие в памяти поколений исторические краски. Это его свойство подмечено современниками поэта и воспроизведено в их воспоминаниях.
Взгляд на мир с высоты тысячелетних культур разных народов становится у Волошина главенствующим в пору его творческого созревания. Судьба народов Земли, самой Земли в кругу светил - вот что его интересует в первую очередь.
Каждый рождается дважды. Не я ли
В духе родился на стыке веков?
В год изначальный двадцатого века
Начал головокружительный бег.
Мудрой судьбой закинутый в сердце
Азии, я ли не испытал
В двадцать три года всю гордость изгнанья
В рыжих песках туркестанских пустынь?
В жизни на этой магической грани
Каждый впервые себя сознает
Завоевателем древних империй
И заклинателем будущих царств.
Я проходил по тропам Тамерлана,
Отягощенный добычей веков,