Воспоминания о Максимилиане Волошине - Страница 172

172

Это ощущение первой встречи не ослабевало до болезни Максимилиана Александровича...

Я не искала знакомства с Волошиным, имела смутное представление о нем. И полной неожиданностью для меня явилось полученное от него приглашение к Коктебель. О моих рисунках Волошину написал один из его ленинградских друзей. Они и положили начало нашему знакомству. Поблагодарив Максимилиана Александровича, я спросила, есть ли цветы в Коктебеле.

"Весной", - последовал ответ.

И я поехала туда "обязательно с рисунками", как он писал.

С Коктебелем, с его неповторимым пейзажем, меня знакомил Максимилиан Александрович. То был мир его акварелей: Коктебель - страна разлитого света, призрачных, тающих очертаний. И Волошин ревниво охранял этот мир. "Смотри, говорил он, останавливаясь в некоторых местах,- не води сюда никого".

Этой весной приезд "друзей дома" запоздал. И мы каждый день отправлялись в горы или бродили по степи. В этих странствиях узнавала я Максимилиана Александровича тем мальчиком, что, приехав в Коктебель, дружил с чабанами, в горах жег с ними костры. Исходил все тропы, облазил утесы, знал, что скрывает каждая расщелина их. Из Феодосии через Курубаш шел пешком в Коктебель, в пути подолгу просиживал на холмах, поклонясь, как чуду, взлету зубцов Карадага. На одном из этих холмов мы были как-то вечером. "Здесь на закате похоронят меня", - сказал Волошин. Он указал место, где должна была быть вырыта ему могила.

Был конец мая. Цвела степь. Мы вышли из дома рано утром. Шли тропами, пересекающими холмы, долиной. "Парсифаль в цветах", - окрестил Максимилиан Александрович наш путь. Лес. Горы. Пройдешь перевал - за ним Ески-Крым.

У подъема свернули в лощину, хранившую в зарослях кизила и орешника древние каменные плиты римской дороги. Среди них лежал большой, только что задушенный барсук. А кругом ни шороха, ни звука, только мы, согбенные, пробирались сквозь чащу. Задушенный барсук - было все, что за целый день свидетельствовало о наличии в лесах "Синих гор" какой-то жизни, кроме нас. Становилось знойно. Я становилась на колени и пила капли росы, скрытые в листьях пионов. Максимилиан Александрович тоже испытывал жажду, но его массивная фигура мешала ему наклоняться. Срывая листья, я старалась донести до него живительные капли.

Тропа круто взяла вверх и оборвалась. Деревья сплели над нами верхушки. Стало темно. "Мы заблудились", - ликуя, произнес Волошин. Связь наша с населенными местами была прервана. И, торжествуя, Максимилиан Александрович бросился в непроходимую чащу. Как олень рогами расчищает себе путь, так грудью пробивался Максимилиан Александрович сквозь лесные заросли. Я едва поспевала за ним. Столетние буки, мшистые камни, балки... - так блуждали мы, потеряв всякое представление о времени. Где мы? - я не знала и не интересовалась этим. Темнело. Зажглись звезды. Мокрые по пояс от павшей росы, мы опустились на землю, чтобы вылить воду из обуви. И только здесь звуком голоса Максимилиан Александрович стал для меня вновь человеком, а не тем, чем был в течение целого дня, - венцом всех творений вокруг. До моря было еще далеко. Чуть вырисовывался царственный холм.

Дома мы были глубокой ночью, но и здесь долго не хотел Максимилиан Александрович положить конец этому дню.

Гуляя, Максимилиан Александрович шел обычно молча и не отдыхая в пути "вышел из дома и пришел". Иногда он только останавливался и стоял, словно прислушиваясь к тому, что происходило в нем самом, и соразмеряя это с окружающим. Мысль его работала с таким напряжением, что была ощутима и мною. Могучим взмахом вырывалась она на простор и, торжествующая, ликующая, неслась и рассыпалась средь неизмеримых пространств. Для меня мысль Волошина была нечто живое, осязаемое, зримое в полете.

Походка Максимилиана Александровича отличалась исключительной легкостью, бегом спускался он с гор. У него была маленькая стопа, маленькая и властная рука.

Первую попытку разговора со мной на философские темы Максимилиан Александрович не возобновлял. В первое же утро он спросил, что привлекло меня в Коктебель. Я рассказала о прочитанном: "Стране голубых гор" и Коктебельской бухте. Было совершенно ясно, что я не ищу никаких "истин" и что сам Максимилиан Александрович не играл никакой роли в моем стремлении в Коктебель. Думаю, это было в первый и последний раз, что Волошин получил такой простой и искренний ответ. Философские темы мешали мне наслаждаться окружающим, я не хотела их слышать. А может быть, и сам Максимилиан Александрович отдыхал, не имея в моем лице серьезного собеседника.

Часто повторял Максимилиан Александрович одно французское изречение, состоящее из трех строк. Последняя врезалась мне в память: "l'amoure, qui dure plus qu'un moment est un mensong". Упоминал он в прогулках и имя первой жены. "Макс привез к себе принцессу",- говорили о ней болгары. Так звучала она и в его рассказах. На вопрос, почему они разошлись, Максимилиан Александрович ответил: "Маргарита всю жизнь мечтала иметь бога, который держал бы ее за руку и говорил, что следует делать, что не следует. Я им никогда не был. Она нашла его в лице Штейнера".

В один из вечеров мы стояли на скале, обращенной к морю. Небо полыхало отсветом заката. "Хочешь, я зажгу траву?" - спросил Максимилиан Александрович. Желания наши были общими. И вот возложил он руки на травы, что стелились у его ног, и отвел их. Огонь запылал, и дым стал восходить к небу. Волошин стоял, опершись на посох, и смотрел на свой Коктебель. Волосы и складки одеяния - он был в обычном коричневом шушуне - были разметаны осуществленной им силой. Закат догорал. Догорал и костер. Мы молча пришли домой...

172