Воспоминания о Максимилиане Волошине - Страница 105


К оглавлению

105

Я иногда заходила к Розали отведать восхитительные итальянские блюда и именно там впервые увидела гиганта, который был не кем иным, как Риверой. Он был одет, как рабочий, в голубые штаны, испятнанные краской. С ним была Ангелина Белова, русская, выдающийся гравер. Часто его сопровождали его друзья, Липшиц и Мещанинов, тоже русские. Я любила все восточное, и, думаю, именно это в Ривере привлекло меня. Если не считать Пикассо, он единственный из толпы художников, кого я действительно любила. Он не был красив, но внешне напоминал высокого сарацина. Он становился известным, но все еще был очень беден, и перед войной Ангелина помогала ему существовать. Она обычно получала немного денег от своей семьи, а также немного зарабатывала гравированием. Так, мало-помалу, мой круг друзей становился определенней, и мы вскоре начали всюду бывать вместе: Ривера, Ангелина (хотя она часто оставалась дома), Эренбург, Волошин, Борис Савинков (реже, чем другие), Поль Корнет, Модильяни, Цадкин, Пикассо с женой и я. После войны к нашей группе присоединились Кислинг, Фернан Леже, Аполлинер и Макс Жакоб. ...

Помню, как однажды Волошин, Эренбург, Катя, Савинков и я решили навестить Пикассо 10. Он тогда перебрался жить с Монмартра на улицу Фруадево, против Монпарнасского кладбища, если я правильно помню. ... Мы были у его двери в 11 часов. Он открыл сам, одетый в полосатый - голубое и белое - купальный костюм и котелок. Он заставил нас заглянуть во все комнаты (а их было множество), приспособленные служить фоном для его натюрмортов и портретов. В них ничего не было - только рисунки повсюду, и холсты, и кучи книг, загромождавших столы и стулья. Пол был выстлан перепачканными расписными ковриками, сигаретными окурками и кипами газет. На большом мольберте стоял холст, большой и таинственный... Никто сначала не рискнул спросить, что там изображено, из опасения попасть впросак. Так мы стояли, почтительные, молчаливые, поневоле ошеломленные силой и фантастичностью Пикассо, который, уже поразив нас своим полосатым купальником, продолжал гнуть ту же линию. Один Волошин не потерял своего поэтического любопытства и спросил:

- Что представляет эта картина, мэтр?

- О, ровно ничего, - ответил Пикассо, улыбаясь. - Между нами... это просто дерьмо - специально для идиотов.

- Спасибо, спасибо,- сказали Волошин и Эренбург.

- Не думайте, что я сказал это ради вас, дорогие господа, - продолжал Пикассо. - Вы - совсем другое дело... хотя я часто должен работать на дураков, которые ни черта не смыслят в искусстве, и мой торговец всегда просит меня делать что-нибудь для ошарашивания публики.

Как знать, был ли он искренен?

Пикассо был не слишком разговорчив в тот день; возможно, наш визит помешал ему отправиться в ванную, о чем говорил его прекрасный купальный костюм, приготовленный для плавания. Он проводил нас до двери с возможной учтивостью. Позднее, став моим товарищем, он полушутя пригласил меня прийти принять ванну в его доме. "Только предупреди меня заранее, потому что моя ванная всегда грязная!"

В это самое время Волошин собрался уезжать в Россию и звал меня с собой. Пикассо сказал мне: "Не езди. Что за блажь! Здесь мы сделаем из тебя художницу, не хуже Мари" (Мари Лорансен). Ривера ничего не сказал, но странно на меня посмотрел, и я поняла, что он также хочет, чтоб я осталась.

Однажды Ривера показал мои картины Матиссу, который нашел их очень интересными: они были кубистическими. ...

Волошин, Савинков, Илья и я отправились однажды на веселый вечер в c[afe] "Cupole", как раз в то время, когда дягилевский "Русский балет" гастролировал в Париже. Там был Ривера, красивый Мясин и блестящий Макс Жакоб. Ривера втолкнул меня в отдельную комнату и приготовил питье, добавив в бокал шампанского капли нашей крови: индейский обычай, по его словам, который должен связать нас на годы - для вечности. Мы опустошили кубок, глядя в глаза друг другу: было это шуткой или настоящим колдовством?

Вошедший Волошин увидел наш поцелуй над кубком и тоже захотел выпить мексиканской крови, смешанной с его собственной, русско-германской. Он сказал, что никогда не пил крови, кроме той, которую он сосал, порезав палец. Они исполнили тот же ритуал - и внезапно мы все примолкли: возможно, мы подпали под обаяние Риверы, колдуна или жреца. Вернувшись в гостиную, мы отказались сказать, что делали, хотя нам говорили, что мы выглядели совершенно счастливыми. Было также замечено, что Диего, Волошин и я стали называть друг друга на "ты".

- Они, очевидно, пили любовный напиток, - сказал Эренбург.

... Я не поехала с Максом Волошиным, когда он отправлялся к своей матери в Крым. Диего и я проводили его, и Волошин серьезно сказал Диего: "Я доверяю ее тебе. Мы братья по крови, которую вместе пили: она твоя сестра. Защищай ее от зла". Ривера обещал. Что-то он думал на самом деле, говоря это?

Отъезд Волошина оставил большую трещину, теперь его больше не было с нами. ...

Александр Бенуа
О МАКСИМИЛИАНЕ ВОЛОШИНЕ

... Я не берусь говорить о Волошине как о поэте, тем менее - в обычном ныне техническом и профессиональном смысле. Это не мое дело. Его стихи меня пленили, но они не внушали того к себе доверия, без которого не может быть подлинного восторга. Я "не совсем верил" ему, когда по выступам красивых и звучных слов он взбирался на самые вершины человеческой мысли, откуда только и можно "беседовать с Богом" и где поэзия переходит в прорицания и в вещания. Но в одном я могу поручиться: Максимилиана влекло к этим "восхождениям" совершенно естественно, и именно слова его влекли. Они представлялись ему в баснословном разнообразии и пышности, рождая те идейные подборы, которые пьянили его величием и великолепием.

105